Я прихожу домой и жду Магомета с Иисусом Христом,
Впрочем, кто лежит у меня на софе,
Пьёт текиллу или ром.
Я выпью с ним без видимых причин.
Спать на коробках лучше дома
На балконе, выжрав морфий-анальгин.

Содранная картина ковра, сутра держать себя в тисках,
Сутра,
Проверив, выдохнув весь перегар -
В кислую рожу - естественно,
Рожу зеркала -
Вштырить оскал.

Нельзя перерезать человеку горло слезами,
Зато нельзя за это сесть в тюрьму.
Я с вами
Немного выпью, а потом ещё одну.
И старость
Мерещиться пока ещё в гробу.
Каким меня запомнят?
Запойным и усталым?
Убившим всех своих детей по пьяни.
Жалко. Но это толика и малость.

После очередного сотого концерта на квартире
Я унизительно ревел
В знакомом и уютном мне сортире.
От жалости к себе и прочей ахинеи.
В процессе думал: "как приду домой, побреюсь".
Ещё о праве собственности страшном,
Том, что порушило мне
18 лет,
Когда на грани 19.

Кто знает, кто из двоих нас злее. Кто вспыльчивее?
Ясно. Но кто злее...
Ты не знаешь - и бьёшь,
Я знаю - и бью,
Потому что люблю, потому что люблю.

Болею, болею,
Но ем и сплю.
Пью.
Это не шокирующая правда,
Это иллюминация законной мрази,
Которую четверо в переулке ножами
Били, но умерли, ведь устали.
Она поднимет тот самый парус,
Она поднимет то самое знамя,
Знамя "не-я", знамя "саможалость",
Где Пушкин живёт, как целебная сила, как то,
С чем я сравнивал блядство, дебильность.

Трудно в мешке переносить мнимое невнимание,
когда мешок тоже мнимый - и нет понимания,
Как нет объяснения, есть установка.
Я не могу не справиться,
Дорога к богу.

Содранная картина ковра, сутра держать себя в тисках,
Сутра,
Проверив, выдохнув весь перегар -
В кислую рожу - естественно,
Рожу зеркала -
Вштырить оскал.

Я бьюсь головой о мобильную связь,
Я бьюсь головой об образ того,
Что вытащит меня.
Любя.
Любя растягивать сок, он грел.
Но сок кончен и выпит, теперь он сел,
Готовый на жалобный пьяный разговор
Хотя бы самого с собой
В комнате без стен, курортной, объеденной тараканами,
С только что съехавшим человеком, не оставившим даже следа,
Уехавшим почти со всеми барабанами,
Гитарой - неизвестно, ей-богу, не важно, куда.

И славным он был, я писал ему стихи, сейчас тоже славный,
Но его образу - моё "акстись".

И в пору мне сейчас избегать "своих" людей.
Самых ценных.
Своих друзей. Потому что этот порыв "сжечь"
Выражается в плети, той,
ЧТО ХУЖЕ, ЧЕМ ПЛЕТЬ.

Хотя проблески на часах дают мне знать,
Что, как знать, есть шанс.
Два дня счастья.
Я смогу встать, не опираясь ударом кулака на стену,
Не подставляя челюсть - и нос по ветру.
Выдохнуть - и сказать: "всё.
Молчи, перевернись, зарвался - НЕ ТВОЁ".

Я мог бы просто дарить счастье,
Мог бы не стать предметом ругани, чучелом, уважаемым пугалом.

Тем, чем я был два года назад. Добром.
Я хочу обнять своё счастье, а не втаптывать его в грязь.
Видеть в нём то, что есть, чистое моё, любимое,
Без клеветы.
Оно умнее меня, красивее, свободней, а я вдыхаю, как дым.
Так больше не будет.
Те четверо - правы.

Пани, мальчик - меняйте, блядь, нравы!